18
Ноя
Николай Островский
Author: kpvНиколай Алексеевич Островский — советский писатель, убежденный коммунист, классик социалистического реализма, человек, относящийся к разряду людей, которых сегодня называют «революционными фанатиками». Ему принадлежат известные строки: «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать ее».
Существует устойчивый миф о том, что Николай Островский страдал рассеянным склерозом. Между тем, если проанализировать его историю болезни, становится ясно, что заболевание, с которым он мужественно боролся все последние годы жизни, с рассеянным склерозом ничего общего не имеет, кроме молодого возраста дебюта и неуклонно нарастающей инвалидизации. Такая путаница с диагнозом, как в прочем и с другими биографическими данными писателями связана с тем, что многие документы были утеряны случайно или сознательно. В то непростое время о человеке судили часто, исходя из его происхождения. Поэтому, например, вступая в комсомол или партию, многие желавшие быть принятыми, не упоминали о реальном прошлом своих родителей. Вот и у Николая Алексеевича Островского осталось несколько автобиографий, отличающихся друг от друга, в некоторых из которых он писал, что отец его был рабочим солодового отдела на винокуренном заводе. Меняются времена, меняются ценности, белое становится черным, а черное – белым, и особенно это касается людей, которые играли заметную роль в значимых для истории событиях, и память о которых меняется вместе с этой историей…
Итак, начнем по порядку…
Николай Алексеевич Островский родился 29 (16 по старому) сентября 1904 года в Украине: с. Вилия, Волынской губернии, на западной границе Российской империи. Население с. Вилия было многонациональным: здесь в то время мирно жили украинцы, русские, белорусы, поляки, евреи, чехи, эстонцы, латыши. Сейчас в доме, в котором жила семья Островских, находится музей Островского.
Николай был младшим ребенком в семье, кроме него было две сестры – Надежда и Екатерина, а также брат — Дмитрий. В детстве Николай Островский гордился своими дедом и отцом, потомственными военными.
Дед Николая Островского – Иван Васильевич Островский – был унтер-офицером, участвовал в нескольких войнах, героически сражался на Малаховом кургане при обороне Севастополя (1855 год). Домой он вернулся героем, с наградами, но весь израненный. Он прожил после возвращения всего полгода и был похоронен с большими почестями.
Отец Николая Островского, Алексей Иванович Островский, также унтер-офицер царской армии, к моменту создания семьи и рождению детей уже вышел в отставку. За плечами у него была насыщенная жизнь: он участвовал в Русско-турецкой (Балканской) войне 1877-1878 г. г., в тяжелых боях за Шипку и Плевну. За проявленную храбрость был награжден двумя Георгиевскими крестами. После отставки еще несколько лет прожил в Петербурге, где работал государственным служащим. Среди односельчан он пользовался большим авторитетом, крестьяне его уважали.
Дети очень любили отца. Екатерина Алексеевна Островская, сестра писателя, говорила о своём отце: «Он был очень добрым, хорошим человеком, никогда нас не обижал».
Мать Николая Островского – Ольга Осиповна, была второй женой Алексея Ивановича и в два раза его моложе. Она происходила из семьи чешских переселенцев. В отличие от мужа была малограмотна, но отличалась ярким самобытным характером, образной речью, насыщенной чешскими, русскими и украинскими поговорками, блистала остроумием и тонким юмором, обладала поэтическим складом души, впоследствии в память о сыне сочиняла стихи.
В Вилии семья жила в достатке, у них был большой дом, земля, сад, по дому Ольге Иосифовне помогала прислуга. Среди ближайших родственников и друзей семьи были учителя, священники, военные, служащие двух Вилийских заводов. По воспоминаниям детство осталось самым счастливым периодом в короткой и такой трагической жизни Николая Островского.
Николай Островский с раннего детства выделялся своими способностями. В Вилии в 1913 г. в возрасте всего девяти лет он с отличием закончил церковно-приходскую школу, а в 1914 году счастливая размеренная жизнь рухнула. Отец остался без работы. Семье пришлось продать дом, землю, раздать долги, и Алексей Иванович с Колей уехали из Вилии к родственникам в Турью Каменецкого уезда (ныне Тернопольская обл., Украина), где Алексей Иванович стал работать лесником.
Семья собралась вместе только в 1915-1916 г.г. в Шепетовке, большой железнодорожной станции, которая находилась в 85 км от села Вилия (сейчас это Украина, Хмельницкая область, г. Шепетовка), и там Николай Островский проживал до осени 1921 года.
Работать юный Николай Островский начал с 12 лет. Вначале в 1916 году, он работал в буфете при железнодорожной станции Шепетовка, а через год в 1917 году – помощником электромонтера. Там же, в Шепетовке в 1918 году он закончил Городское двухклассное училище (учеба прерывалась на один год из-за войны, когда школа была закрыта под госпиталь).
Отрочество и юность Н. Островского пришлись на годы крупных мировых потрясений, свидетелем и участником которых он стал: Первая мировая война, Октябрьская революция, Гражданская война, закончившаяся на Украине только в 1920 году. После начала германской оккупации 14-летний Николай сблизился с шепетовскими большевиками и по официальной биографии «выполнял поручения большевистского подполья» (сначала расклеивал листовки, затем был связным ревкома). 20 июля 1919 года Островский вступил в комсомол, а 9 августа ушел на фронт добровольцем. В те годы стать комсомольцем означало реально участвовать в насильственном установлении советской власти и организованном ею терроре. «Вместе с комсомольским билетом мы получали ружье и двести патронов», — вспоминал Островский. Он добровольно вступил в батальон особого назначения ИЧК (Изяславской Чрезвычайной комиссии). Это значит, что подросток сознательно примкнул к людям, уже запятнавшим себя кровью (чем занималась ЧК, хорошо известно). В составе этого отряда Островский участвовал в Гражданской войне. Впоследствии он с гордостью писал своему врачу, что вдохновлялся идеей «уничтожить классового врага… Мы ураганом неслись на вражьи ряды, и горе было всем тем, кто попадал под наши удары». Островский воевал в частях кавалерийской бригады Г.Котовского и Первой Конной армии, а в июне 1920 г., вернувшись в родной городок Шепетовку (Украина), стал работать в местном ревкоме. Он участвовал в ночных обысках и прямом грабеже, организованном властью — ходил по квартирам и отбирал продовольствие, книги и прочее имущество у людей, объявленных «буржуями».
В августе 1920 г. Островский вновь ушел на фронт, но 19 августа 1920 года был тяжело ранен шрапнелью в голову и живот. «Перед глазами…вспыхнуло магнием зеленое пламя, громом ударило в уши, прижгло каленым железом голову. Страшно, непонятно закружилась земля, перекидываясь на бок… И сразу наступила ночь»,- напишет он позднее. Ранение в голову, над правой надбровной дугой, не было проникающим в полость черепа, но сопровождалось тяжелой контузией мозга. Три дня спустя Островский поступил в хирургическое отделение госпиталя Юго-Западного фронта, где находился в течение двух месяцев в тяжелом состоянии. Последствием контузии было снижение зрения в правом глазу до 0,4 D.
В октябре 1920 года Островского демобилизовали из армии по состоянию здоровья. В это же время у него появился первый признак начинавшейся трагедии – боль в правом коленном суставе. Через некоторое время заболел и левый… Полтора года держались эти боли (при крайне беспомощном лечении), затем исчезли – записано в истории болезни Н.Островского, заведенной в клинике факультетской терапии I-го МГУ.
После демобилизации Островский находился на трудовом фронте, заканчивал учебу в высшем начальном училище, которое в 1920 году было реорганизовано в Единую трудовую школу. В Шепетовке постоянно менялась власть: город занимали то немцы, то белополяки, то части Красной и Белой армий, то петлюровцы, то разные банды, которых немало было в те годы на Украине. Остается только удивляться, что в таких условиях занятия в Высшем начальном училище не прекращались. Когда у училища отбирали помещение, занятия проходили на квартирах. Заслуга в этом принадлежала организатору и первому директору Высшего начального училища Василию Константиновичу Рожановскому. Его воспоминания о Николае Островском, ставшие доступными лишь в 1990-е годы, вместе с воспоминаниями соучеников Н. Островского донесли до нас образ многосторонне одаренной, неординарной личности.
В училище — школе Н. Островский был признанным лидером, все годы учащиеся избирали его своим представителем в Педагогический совет школы (в первые годы после революции в школах существовало такое демократическое правило). Подпись Островского, наряду с фамилиями директора и преподавателей, стояла на аттестатах первых выпускников Единой трудовой школы (1921). В 1921 году он сам получил аттестат Единой трудовой школы, тогда же вступил в комсомол, работал секретарем комсомольской организации.
Осенью 1921 года Николай Островский приехал в Киев, где поступил в Киевский электромеханический техникум. Днем он учился, а вечерами работал. То были страшные послевоенные годы, когда в стране царила разруха во всех сферах жизни. Холод и голод стали главными испытаниями для всей страны. Вот как этот период отражен в истории болезни Островского: «В 1922 году работал в холодном помещении, спал на холодном полу. Однажды утром не смог подняться из-за резких болей в коленных суставах. Тогда же появилась небольшая припухлость. Вскоре заболел сыпным тифом, затем возвратным (7 приступов) и брюшным. В постели провел 11 месяцев. Вслед за тифами появилась боль в коленных суставах и небольшая припухлость. Постепенно припухлость увеличилась..». Ординатор клиники перепутал даты — ухудшение началось в 1921 году, в то время учащихся техникума посылали на заготовку дров и строительство железнодорожной ветки до ст. Боярка, которая должна была обеспечить замерзающий Киев дровами. Зимой жили в холодном, неотапливаемом помещении: постоянное воздействие влажного холода и сон на цементном полу барака с выбитыми стеклами сделали свое дело. В тот раз с болезнью удалось справиться, и Николай возобновил учебу и работу в Киеве. Но на втором курсе техникума в марте 1922 года возникло второе обострение после того, как во время разлива Днепра Островский работал по колено в ледяной воде, спасая дрова… Двухнедельное лечение в железнодорожной больнице Киева было совершенно неэффективным и он поехал домой, в Шепетовку и лечился там растираниями и припарками.
С этого момента больницы, клиники, санатории и другие медицинские учреждения стали занимать большую часть времени в его жизни. Боль и отек коленных суставов упорно сохранялись, и уже во второй половине 1922 года врачебная комиссия признала восемнадцатилетнего Николая Островского инвалидом второй группы, а в августе его направили на санаторное лечение в Бердянск. Полтора месяца он лечился там, пока не наступила кратковременная ремиссия.
Он снова вернулся в строй и стал секретарем районного комитета РКСМ (У) Берездовского уезда, а 27 октября 1923 года его приняли кандидатом в члены РКП (б). Однако в марте следующего года у него произошло новое обострение «хронической водянки коленных суставов», как следует из медицинских документов.
Несмотря на то, что Н. Островский уже с трудом ходил с палочкой (одна нога у него не сгибалась), он принялся за работу. В 1923 году приехал к сестре Екатерине, в Берездов — город на Волыни, а уже через год стал секретарем комсомольской организации Изяславского района. Главное, на что он направил свои силы – это создание комсомольских ячеек в самых отсталых приграничных селах, деревнях, где до этого не было ни одного комсомольца. Со свойственной ему самоотдачей он разъезжал по всем этим районам в составе частей особого назначения (ЧОН). Эти части были призваны бороться с вооруженными бандами, прорывающимися через границу молодого советского государства. По сути же эти особые отряды проводили «зачистки местности» — карательные экспедиции против населения, заподозренного в контрреволюции. В 1924 г. таким «чоновцем» был и Островский, который значился «коммунаром Отдельного Шепетовского батальона Особого назначения». В том же году он вступил в РКП(б).
Тем временем здоровье его резко ухудшилось и работу пришлось прервать. Николая Островского направили в Харьков, тогда столицу Украины, в Медико-механический институт. В институте с некоторыми перерывами он провёл около двух лет, но улучшения не наступило. «Проклятый институт, — напишет он через некоторое время — …так он мне опостылел. Угробил я два года своей жизни ни за грош».
В августе 1924 года он поехал на консультацию в Житомир (ближе компетентных врачей не было). К боли и отечности тем временем прибавилась тугоподвижность суставов, сначала только утренняя. После долгих ходатайств (дело дошло до ЦК партии Украины!) Наркомздрав УССР направил его в клинику Харьковского научно-исследовательского медико-механического института. В направлении Наркомздрава было указано, что Островский: «представляет чрезвычайный интерес…с точки зрения патологии болезни, а также и лечения этого заболевания…». К моменту поступления в клинику (сентябрь 1924 года) Островский передвигался с трудом, но без костылей. При поступлении непонятного больного осмотрел директор основанного в 1907 году института, профессор-ортопед Карл Федорович Вегнер (1864-1940). Это был крупный ортопед-травматолог, пионер функционального лечения переломов в России. Лечащим врачом Островского был назначен Василий Дмитриевич Чаклин (1892-1975), будущий профессор, академик, директор института и лауреат, главный специалист СССР по сколиозу, а тогда двадцатишестилетний начинающий ортопед. Осмотрели его также будущий профессор, академик, директор Харьковского института, известный советский ортопед Николай Петрович Новаченко (1898-1966), а тогда скромный ординатор института, и заведующая отделением Фаина Евсеевна Эльяшберг, в будущем – очень известный специалист.
«В харьковской клинике Островского вернули к жизни»,- свидетельствует профессор Д.Еременко и дальше продолжает, мягко говоря, сообщать неправду: о поврежденном в Киеве позвоночнике Островского, о том, что при поступлении в Харьковский институт Островский уже начал слепнуть и т.д. На деле все происходило несколько иначе: восемь раз эти известные специалисты пунктировали суставы Островского и кроме лейкоцитоза ничего не обнаруживали. В направлении из Житомира был указан предварительный диагноз: «Хронический выпот в обоих коленных суставах. Туберкулез?», и харьковские врачи повели диагностический поиск по этому пути, совершив роковую ошибку: они накладывали гипсовые лонгеты, сменяемые каждые две недели, на коленные суставы больного комсомольца… «Вошел туда на своих ногах, а ушел – на костылях»,- напишет Островский позднее. Пока К.Ф.Вегнер был в командировке в Германии, врачи поговаривали о возможной резекции коленных суставов, что приводило Островского в ужас. После возвращения директора вопрос об этом отпал, но мученика подвергли новой экзекуции — не отказавшись от мысли о туберкулезе, врачи начали лечить Островского по методу Р.Р.Вредена: вводили в суставы 10% раствор иодоформа в миндальном масле. Инъекции сопровождались жестокой болью и лихорадкой, экссудат накапливался в суставах еще быстрее. Неясного больного много раз осматривал вновь назначенный, вместо уехавшего в Москву К.Ф. Вегнера, директор института – Михаил Иванович Ситенко (1885-1940), крупный специалист, академик Украинской АН, но и он не внес никакой ясности в диагноз.
Мучительные и абсолютно бесполезные процедуры продолжались до апреля 1925 года, после чего курортно-отборочная комиссия Наркомздрава УССР направила Н.Островского на лечение в Евпаторию, в санаторий «Коммунар». Там его осматривали местные светила: профессора С.Л.Трегубов (1872-1944), автор учебника «Основы ортопедии», первым предложивший в 1908 году внутрисуставное введение кислорода, А.К.Шенк (1873-1943), заслуженный деятель науки РСФСР, бывший в течение 15 лет (1923—1937) научным руководителем курорта Евпатория и создавший в санатории имени Н. А. Семашко первый в городе научно-методический центр. Под руководством ученого выходил сборник «Acta Eupatorica», где обобщались результаты лечения костно-суставного туберкулеза. Но беда в том, что эти врачи были специалистами по костно-суставному туберкулезу и лечили, в основном, детей. Диагноз Островского и им был неясен. Два месяца его лечили грязевыми аппликациями и ваннами, после чего он вернулся в Харьков, а потом, вместе с М.И.Ситенко, поехал в Славянск, где ему снова назначали грязевые процедуры, которые он переносил очень тяжело. В добавок ко всем его страданиям, санитары уронили его с носилок, и Островский вывихнул плечевой сустав. Из Славянска уже на костылях он вернулся в Харьков, где 15 октября 1925 года под хлороформным наркозом ему произвели синовиэктомию правого коленного сустава. Гипс, ЛФК, вибрационный массаж, внутримышечное введение стерильного молока, с апреля 1926 года – солярий. Через месяц-полтора после операции у Островского появились боли в голеностопных суставах и в грудном отделе позвоночника, тугоподвижность в правом плечевом суставе, потом заболел оперированный коленный сустав, пропал аппетит, появилась бессонница. Николай стал редко подниматься с постели. «Живу — с кровати не схожу»,— с горечью пишет он. В декабре 1925 года ему назначили пенсию по инвалидности (32 рубля 50 копеек).
Во всех этих мытарствах Николая Островского постоянно поддерживали друзья. С ними будущему писателю действительно везло. В Харькове первым другом для него стал Пётр Новиков, всегда готовый прийти на помощь и в течение всей жизни Николая Островского выполнявший его просьбы. В 1926 году во время лечения в санатории «Майнаки» в Евпатории Н. Островский познакомился с Иннокентием Павловичем Феденевым. А через два года, в другом санатории, — с Александрой Алексеевной Жигиревой. И.П. Феденев и А.А. Жигирева принадлежали к той категории революционеров, которых называли «старыми большевиками». Это были люди высоких идеалов: они вступили в партию ещё до революции, прошли тюрьмы, ссылки, каторги, жертвовали своим здоровьем ради осуществления своей мечты: создания на земле общества социальной справедливости. И.П. Феденёв и А.А. Жигирева стали для Николая вторыми родителями, недаром они с женой называли А.А. Жигиреву «второй мамой», а ласково «Шурочкой». Их отношения к Н. Островскому не сводилось только к сочувствию: это была деятельная дружба, постоянная, непрерывающаяся, они помогали ему и материально, и в решении бытовых проблем, и в издательских делах.
В мае 1926 года Островский снова поехал в Евпаторию, в санаторий «Майнаки», но на процедуры его возили уже в кресле-каталке.
Образовавшееся свободное время он решил использовать для самообразования, читая «пуды книг». Читателем Н. Островский был очень разборчивым. В сфере его интересов — классика: А. Пушкин, Н. Гоголь, Л. Толстой. Он очень любил и выделял среди современных писателей М. Горького. Также его очень привлекала литература о Гражданской войне, он хотел разобраться в событиях того времени, очевидцем которого был в отроческие годы: «Железный поток» A. Серафимовича, «Мятеж» и «Чапаев» Д. Фурманова, повести B. Иванова и Б. Лавренева, «Города и годы» К. Федина, «Комиссары» Ю. Либединского.
20 августа 1926 года Островский съездил на консультацию в Москву, где врачи голову над диагнозом не ломали и посоветовали ему…жить на юге! С диагнозом «туберкулезный спондилит» и рекомендацией носить корсет, он приехал в Новороссийск, к дальним родственникам — семье Мацюк, где познакомился со своей будущей женой — Раисой Порфирьевной. В Новороссийске он прожил два года (1926-1928), но передвигался теперь только на костылях. Боль появилась уже в тазобедренных суставах и в пояснице. А зимой 1927 года Островский уже не смог самостоятельно причесаться… Очередные консультации врачей и новые варианты лечения вновь не принесли успеха. Весной 1927 года семья Островских повезла его на «дикий» курорт «Горячий ключ» в Краснодарском крае. Во время шестичасовой езды по ужасным дорогам Островский девять раз терял сознание от боли. «Не могу описать тебе всего кошмара, связанного с поездкой на курорт»,— писал он жене. Несмотря на три месяца непрерывного водолечения (Островского опускали в источник на простынях), оперированное колено по-прежнему не сгибалось, и в остальных суставах движения совершались с жестокой болью. «Серные ванны жесточайшим образом обманули наши ожидания»,- писала жена Островского.
Несмотря на лечение в санаториях, проживанию на юге, здоровье Н. Островского только ухудшалось, ходить ему становилось всё труднее.
Постепенное окостенение суставов привело к первой трагедии — в 1927 году у Николая Островского отказали ноги, он уже не мог ходить, кроме этого болезнь сопровождали постоянные, изматывающие боли. Теперь всё время он проводил в постели, за чтением. Пока он ещё мог сидеть и видеть. Книги ему теперь приносили домой библиотекари, которые пополнили список друзей.
В те годы в быт начинало входить радио. Н. Островский приобрел радиоприемник, и, несмотря на его бесконечные поломки (детали постоянно присылал из Харькова П. Новиков), он был счастлив: ведь это связывало его с миром.
В конце 1927 года Н. Островский поступил в Коммунистический университет имени Я.М. Свердлова, и этой новостью радостно делится с друзьями: «Учусь заочно, лёжа».
Казалось бы, довольно несчастья на одного человека. Но в конце 1927 года болезнь преподнесла Островскому еще один «сюрприз» — появилась боль в правом, поврежденном в 1920 году глазу. Боль, светобоязнь, слезотечение продолжались больше двух месяцев… «Получаю удар за ударом», — пишет он друзьям. Едва примирившись с одним, как другой удар, «немилосерднее первого, обрушивается» на него. Врачи запретили ему читать, чтобы не переутомлять глаза. Это ещё больше усугубило трагедию. Чем жить? Поначалу удалось остановить воспаление глаз, но, как потом оказалось, только на время.
Ходить он тоже уже не мог, даже на костылях.
В июне 1928 года Островского повезли в санаторий №5 в Старой Мацесте, где понемногу он стал двигаться, боль и отечность суставов уменьшились, но вновь появилась резкая боль в глазах по ночам и светобоязнь. Островскому назначили капли и синие очки. После трехмесячного страдания зрение в левом глазу упало до 0,05 D, правым глазом он различал только свет…Читать он мог только с помощью лупы. 19 ноября 1928 года он написал: «С глазами происходит спайка зрачка и заволакивание пленкой. Операция имеет быть следующая: прорежется в роговой оболочке отверстие – это и будет дополнительный зрачок».
Однако и в этой ситуации он не унывал «Меня считают больным. Какая ересь! Я совершенно здоровый парень. А то, что я ни черта не вижу и двигаться не могу, — это недоразумение. Мне хотя бы одну ногу, хотя бы один глаз, и я был бы вместе с вами на всех участках борьбы за лучшую жизнь». Эти слова он написал, уже будучи глубоким инвалидом.
В июле 1928 года Н. Островский поехал лечиться в Сочи, в санаторий «Старая Мацеста». Здесь, к радости своей, он вновь встретился с И.П. Феденевым, который заметил, что Николай «значительно вырос за это время в культурном отношении» — результат самообразования. А Николай с сожалением заметил, что теперь не может, как два года назад, «сразиться» с Иннокентием Павловичем в шахматы — из-за глаз. Болезнь лишила его и любимых занятий.
В этом же санатории Н. Островский впервые встретился с Александрой Алексеевной Жигиревой. Она сразу обратила внимание на самого молодого, но самого тяжело больного среди лечащихся в санатории и с этого времени начала оказывать ему помощь в сложных житейских ситуациях.
Потрясенная судьбой Н. Островского, А.А. Жигирева для него с женой сняла квартиру на свои деньги, чтобы, по совету врачей, они могли поселиться в Сочи. Уехав в Ленинград, где она жила, А.А. Жигирева начала хлопотать, чтобы Островским предоставили в Сочи своё жильё. Она использовала для этого свои дружеские связи с влиятельными «старыми большевиками», с которыми вместе была на каторге.
Очевидцы, описывающие этот период жизни Островского, свидетельствовали, что ни нарастающая неподвижность, ни слепота, ни многолетние физические страдания не смягчили ту исступленную «классовую ненависть», которая всю жизнь руководила поступками будущего писателя. После неудачного лечения в санатории, когда Островский решил поселиться в Сочи и получил комнату в коммунальной квартире, он устроил в доме настоящий красный террор. В письме А.А. Жигаревой в ноябре 1928 г. он описал свою «политическую организационную линию»: «Я с головой ушел в классовую борьбу здесь. Кругом нас здесь остатки белых и буржуазии. Наше домоуправление было в руках врага — сына попа…». Несмотря на протесты большинства жильцов, Островский через местных коммунистов добился того, чтобы «сына попа» убрали. «В доме остался только один враг, буржуйский недогрызок, мой сосед… Потом пошла борьба за следующий дом… Он после «боя» тоже нами завоеван… Тут борьба классовая — за вышибание чуждых и врагов из особняков…». Прикованный к постели, почти уже ослепший инвалид забрасывал разные инстанции письмами, «разоблачающими» его соседей по дому — «недорезанных буржуев». После этих настоятельных писем в дом явилась комиссия из ГПУ. Вскоре Островский с торжеством доложил своей корреспондентке, что только один из его доносов не подтвердился, «а все остальное раскрыто и ликвидируется». О судьбе «ликвидированных» по его наводке людей «писатель-гуманист» не вспоминал.
Живя в сочинском полуподвале, он постоянно мучился от адской боли в правой половине головы, в области шрама от ранения, и эти вполне объективные причины могли объяснить его яростное упорство в борьбе с теми, кого он искренне считал врагами.
Вскоре Островские, благодаря хлопотам А.А. Жигаревой, получили квартиру. Александра Алексеевна и в дальнейшем оказывала молодой семье всяческую помощь: присылала деньги, когда из-за бюрократических проволочек Н. Островскому несколько месяцев не высылали пенсию. Материально Островские жили трудно, Николай Алексеевич говорил, что «бывали дни, когда в доме не было корки черного хлеба». Е.Ярославский, главный советский безбожник на просьбу о помощи Островскому хладнокровно отвечал: «…партия не в силах всех искалеченных товарищей лечить».
Двадцать девятый год, год «великого перелома» был для Островского особенно «урожайным» на болезни. Сочинские врачи находили у него то митральный порок, то катар верхушек легких, то гастрит, никак не связывая это в одно целое. Они не скрывали от больного, что он кажется им безнадежным… После осмотра бывшим главным врачом санатория №5 в Старой Мацесте, Флоринским, Николай Островский снова попал в знакомую здравницу… Это была последняя его поездка, когда он смог что-либо видеть…В июле это же года он мог различать только силуэты. «Глаза его открыты, но воспалены»,— пишет современник. Примечательно, что врачи в это время говорили о каком-то «токсическом полиартрите, влияющем на глаза». Хлопоты знакомых помогли — Островского повезли в Москву, где 6 октября 1929 года его осмотрел заведующий кафедрой глазных болезней II МГУ, консультант Лечсанупра Кремля, лечащий врач Ленина, основатель Института им. Гельмгольца и кафедры глазных болезней ЦИУ, заслуженный деятель науки и академик в будущем, профессор Михаил Иосифович Авербах (1872-1944). Авторитетный офтальмолог, специалист с тридцатилетним стажем, Авербах поставил Н.Островскому диагноз пластического иридоциклита в активной фазе. «Операцию делать нельзя, идет активное воспаление, но мы восстановим Вам зрение, правый глаз будет видеть хуже, а левый настолько, что можно будет читать и писать»,- сказал он Островскому. Можно только представить, как воспрянул духом Островский! Однако воспалительный процесс так и не удалось купировать, операцию пришлось отложить. М.И. Авербах назначил больному капли атропина с кокаином и направил его в клинику факультетской терапии I МГУ на Большой Пироговской, которой руководил видный советский терапевт, профессор Максим Петрович Кончаловский (1875-1942). В то время он был Председателем Ревматологического комитета СССР и считался самым большим авторитетом в ревматологии. Кончаловский пришел к выводу, что Н.А.Островский страдает «хроническим ревматическим полиартритом и спондилоартритом». Лечили больного аспирином с бромом, пирамидоном, фенацетином, согревающими компрессами. В «клинике» Островский простудился, заболел гриппом, осложнившимся двухсторонним плевритом. Его пытались перевести в Кремлевскую больницу, где «врачи знают все новейшие методы лечения», но он был слишком мелкой сошкой, по советским меркам, и не имел права лечиться там. Кончаловский предложил истерзанному Островскому сделать «операцию Оппеля»… Известный профессор Военно-медицинской Академии, музыкант и большой оригинал, Владимир Андреевич Оппель (1872-1932) предложил метод лечения анкилозирующего спондилоартрита. В лаборатории при его кафедре доктор В.А. Белгородский обнаружил, что в крови больных при болезни Пьера Мари-Штрюмпеля-Бехтерева повышен уровень кальция. Увлекающийся Оппель решил, что односторонняя паратиреоидэктомия нормализует уровень кальция у этих больных и улучшит их состояние. Известно, что в 1925 году венский профессор F.Mandl произвел подобную операцию при болезни Реклингаузена с хорошим эффектом. 26 мая 1926 года Оппель выполнил в своей клинике первую подобную операцию. Любопытно, что никакими сведениями о нормальной и патологической физиологии Оппель не располагал, но был верен принципу: «Научная мысль не может работать без фантазии»! Поскольку хирурги вместо паращитовидной железы нередко удаляли фрагменты жира, Оппель предложил производить внекапсульное удаление щитовидной железы вместе с клетчаткой. При этом гарантированно удалялись обе паращитовидные железы соответствующей стороны. Примечательно, что перед операцией кальций крови у Островского был в пределах 10 мг%, а электровозбудимость — 5 мА, т.е в пределах нормы! Тем не менее, не обращая внимание на результаты анализов, 22 марта 1930 года Николай Нилович Бурденко (1876-1946), заведующий кафедрой факультетской хирургии I МГУ под местной анестезией в течение двух часов произвел операцию Николаю Островскому. Операцию больной перенес очень тяжело, к тому же известно, что в ране забыли тампон … Ни объективного, ни субъективного улучшения операция не дала, кальций крови даже увеличился до 15 мг%. Островский назвал шесть месяцев, проведенные в клинике, «кошмарными»…Он вспоминает один из эпизодов своего пребывания в «лучшей клинике страны» – Островского несут в ванну и сердобольная старушка ласково говорит ему: «И чего тебе, бедняге, тут делать? Умирал бы себе дома». 12 апреля 1930 года его выписали, и он поселился в Москве по очень символичному адресу: Мертвый переулок,12…
Условия жизни в большой многонаселенной коммунальной квартире были тяжелыми. Чтобы больного не беспокоили соседи, Раиса Порфирьевна запирала его на ключ, уходя на работу. И Н. Островский, неподвижный, слепой, беспомощный, по 12-16 часов оставался в полном одиночестве.
В начале мая 1930 года Н. Островский, в сопровождении друзей, уехал в Сочи, к матери, где вновь прошёл курс лечения в санатории «Старая Мацеста». Здесь он снова встретился здесь с А.А. Жигиревой и рассказал ей о своих планах написать книгу. Ее главный герой Корчагин наделен фанатичной преданностью коммунистической партии и неизменной ненавистью ко всему, что не соответствует идеологии большевиков. Этими же чертами гордился и сам автор. В письмах друзьям Островский с удовлетворением относил себя к «людям из железобетона», неоднократно писал о своем «большевистском сердечке»: «Без партбилета железной большевистской партии Ленина… жизнь тускла. Как можно жить вне партии в такой великий, невиданный период? (…) В чем же радость жизни без ВКП(б)?». По его словам, без коммунистической партии даже семья и любовь не имеют значения: «Семья — это несколько человек, любовь — это один человек, а партия — 1 600 000. Двигай… держи штурвал в ВКП(б)». Работа в партии, к тому времени уже уничтожившей сотни тысяч лучших людей России — это для Островского единственный смысл жизни, которая «дается человеку только раз».
Вернувшись в Москву, он приступил к реализации своего замысла. Его руки ещё сохраняли небольшую подвижность, но он уже ничего не видел.
Чтобы писать, он сам придумал приспособление, получившее название «транспарант»: в верхней крышке картонной канцелярской папки были сделаны параллельные прорези, которые направляли его руку, не давая строчкам набегать одна на другую. Н. Островский гордился, что он «сам записывает книгу».
Утром родные собирали исписанные за ночь и разбросанные по полу листы. Правда, написанное приходилось буквально расшифровывать: буквы «набегали» одна на другую и разобрать текст было трудно. Его переписывали и посылали харьковским друзьям, чтобы отпечатать на машинке. Если родным не удавалось разобрать написаное, им на помощь приходил сам автор: он помнил текст наизусть. Процесс был трудным и долгим.
«Я взялся за непомерно тяжелый труд. Всё против меня, но за меня моя ослиная упрямость», — признается он другу. Вскоре Н. Островский начал диктовать текст родным, тем, кто был свободен.
В это время в их небольшой комнате собралось три родственные семьи: Н. Островский с женой, их матери, брат Раисы Порфирьевны с женой, её сестра с маленьким сыном, сестра Н. Островского с дочкой — всего девять человек.
Диктовать родным удавалось не часто. Тогда Н. Островский просил соседку по коммунальной квартире Галю Алексееву записывать за ним текст под диктовку. Умная, образованная, тактичная девушка оказалась бесценным помощником для слепого писателя.
Они прекрасно понимали друг друга, и большинство оставшихся глав первой части книги были записаны рукой Гали Алексеевой под диктовку автора за довольно короткий срок. При этом — абсолютно бескорыстно.
Уже потом, когда Н. Островский работал в Сочи над второй частью романа, ему очень не хватало своего первого «добровольного секретаря», её умения и трудолюбия. Они работали с большим напряжением, прерываясь только тогда, когда Н. Островскому становилось совсем плохо: его мучили острые, мучительные головные боли, которые не давали сосредоточиться.
В октябре 1931 года все девять глав были закончены и отпечатаны. После нескольких дней «генеральной чистки» рукописи — Н. Островскому читали текст вслух — было отпечатано три экземпляра текста, на первой странице которого написали: «Как закалялась сталь». Теперь вставала не менее сложная задача: как напечатать книгу? Н. Островскому вновь помогли друзья: один экземпляр рукописи отослали в Ленинград А.А. Жигиревой; второй — в Харьков П.Н. Новикову. В Москве эта роль была возложена на И.П. Феденёва.
В Ленинграде А.А. Жигирева делала всё для издания книги. «Я читала рукопись и плакала», — писала она Н. Островскому о своём впечатлении от книги. Однако куда бы она ни обращалась, книгу не печатали: рукопись брали, читали, везде хвалили, но не печатали, поскольку автор был никому неизвестен. Не было удачи и в Харькове. А Н. Островский ждал с напряжением решения участи его труда. В этом теперь был сосредоточен весь смысл его существования. В Москве Иннокентий Павлович Феденёв, передав рукопись в издательство «Молодая гвардия», никак не мог получить ответ.
Наконец, он добился рецензии, но она была отрицательной. Но Феденёв не успокоился. Он пришел в журнал «Молодая гвардия» — орган ЦК ВЛКСМ (Центральный комитет комсомола) и попросил о повторном рецензировании. На этот раз ему повезло. Рукопись попала в руки человека, который внимательно выслушал рассказ об авторе и его нерукотворной книге и обещал её внимательно прочитать.
Это был писатель Марк Колосов, один из руководителей журнала. Он положительно оценил рукопись Н. Островского. М. Колосов и А. Караваева — главный редактор журнала — стали первыми редакторами романа «Как закалялась сталь».
И.П. Феденёву и М.Б. Колосову принадлежала заслуга в том, что роман «Как закалялась сталь» Николая Островского увидел свет. С автором заключили договор, выплатили ему гонорар, который равнялся сумме его полугодовой пенсии. Он вновь почувствовал себя «в строю», как он любил говорить. Н. Островскому, правда, ещё немало пришлось поволноваться за своё детище, отстаивая свои позиции.
Журнал «Молодая гвардия» стал печатать роман «Как закалялась сталь» в четвертом апрельском — номере, а закончил в сентябре, в девятом номере 1932 года. Роман сильно сократили, выбросили отдельные главы, объяснив это нехваткой бумаги. Это огорчало Н. Островского. Он писал тогда А.А. Жигиревой: «Конец книги срезали очень… — нет бумаги, повырезали кое-где для сокращения, немного покалечили книгу, но что поделаешь — первый шаг».
В тексте встречались и грубые опечатки, ошибки. Но, несмотря на все недостатки, главное — это была победа, победа над судьбой, над болезнью. Автор радовался: для него «открылась дверь в литературу». Николай Алексеевич Островский благодарил своих друзей за помощь в подготовке книги. Он писал им, что его победа — это их победа.
В конце 1932 года Островский получил авторские экземпляры романа «Как закалялась сталь», вышедшего отдельной книгой. Этот день стал для него настоящим праздником. Он тут же составил список родных и друзей, которым хотел подарить книгу. Первой в этом списке была его мать — Ольга Осиповна, которую он в дарственной надписи назвал своим «верным часовым».
В Сочи Николай Алексеевич начал работу над второй частью романа «Как закалялась сталь». Помимо работы над книгой ему требовалось отвечать на письма, теперь не только родным и друзьям, а и читателям. Эти письма ему пересылали из журнала «Молодая гвардия». Редакция не переставала удивляться их количеству: за все время существования журнала ни одно напечатанное в нем произведение не имело такого читательского отклика.
Письма читателей, высокая оценка ими романа «Как закалялась сталь» и, наконец, тот факт, что на него обратил внимание сам Сталин, окрылило писателя. Он приступил к работе над новым романом – «Рожденные бурей».
На фото: с женой Раисой на балконе дома в Сочи
Итак, к Островскому пришло официальное признание, слава и достаток. Ему, наконец, предоставили квартиру в Москве, дали машину, в Сочи началось строительство дома для него (писатель успел отдохнуть в нем одно лето 1936 года). Теперь он не только содержал семью, но щедро посылал деньги и подарки друзьям, которые в свое время спасали его от полуголодного существования.
На фото: студенты пединститута у Н. Островского
1 октября 1935 года Николай Алексеевич Островский был награжден высшей наградой страны — орденом Ленина. 2 октября 1935 года после награждения его орденом Ленина Островский направил ответ: «Дорогой любимый товарищ Сталин! Я хочу сказать вам, вождю и учителю, самому дорогому для меня человеку, эти несколько пламенных, от всего сердца слов… Я буду наносить удары врагу другим оружием, которым вооружила меня партия Ленина — Сталина, вырастившая из малограмотного рабочего парня советского писателя». Орден ему вручали в Сочи 24 ноября 1935 года. «Нет сил описать, что мы в эти дни пережили, — писала Ольга Осиповна А.А. Жигиревой. — Просто не верится, что так далеко и так обширно о Коле известно».
